"Никогда больше к ним не вернусь," - думал поросенок Иннокентий, продираясь сквозь подлесок. "От бабушки ради них ушел, - загибал он копытца, - от дедушки ушел, а они... Нельзя белкам верить, нельзя!" "Угу, угу!!!" - поддакивало эхо.
"Почему они сразу мне не сказали, что по веткам лазить не сумею, - поросенок хлюпал носом, - почему? А как они смеялись! Вздорные существа эти белки, право слово... Хрю!" Здесь поросенок поднял голову и резко остановился, но не потому что впереди что-то было, а потому что впереди не было больше ничего. Лес подходил к самому краю глубокого оврага, на дне которого журчал ручеёк. А над оврагом, привязанная толстой веревкой за трубу к ближайшему дереву, мирно покачивалась в воздухе покосившаяся избушка.
Избушка висела к лесу задом, к нему передом, что само по себе уже настораживало. С края оврага к ней вели небрежно выкрашенные белой краской резные ступеньки. Некоторых не хватало. Над входом висела казенного вида табличка, сообщавшая:

"Не пойду я туда," - думал наш герой, цокая копытцами по ступенькам. Звук был неожиданно металлическим. "Ноги моей не будет в этом курятнике," - бормотал он, машинально обнюхивая грязный половичок с затертой надписью "Press F1 to start". "Да и что мне там делать?" - напоследок спросил поросенок, просовывая пятачок за дверь.
За дверью оказался коридор, в конце которого была печка. В печке, несмотря на жару, трещали дрова. На её облупившемся боку была углем нарисована бабушка, со всех сторон атакуемая подсвинками в венках из ландышей. Некоторые свины сидели в колесницах, влекомых огромными беговыми хряками, и играли на лирах. Ниже была подпись:

"Кеша", - томно пробормотали из пространства. Поросенок подпрыгнул и обернулся. "Ке-ша... а, Ке-ша," - голос был надтреснутый, и звучал откуда-то с потолка. "Опять белки, - решил, вздрагивая, Иннокентий, - Шли за мной по деревьям, а теперь опять издеваются. Вот ведь неуемные". На потолке завозились, и из него спустились длиииинные ноги с истертыми шелушащимися копытами. Поросенок быстро пересмотрел свое мнение. Ноги поерзали и сели; выше них оказалось тощее туловище, и пара передних лапок, тоже копытных. Голова по-прежнему терялась где-то за потолком. Иннокентий суетливо побегал взад-вперед и обреченно уселся смотреть, что будет.
Тем временем Некто Копытный запустил передние лапки куда-то вверх и стал доставать оттуда и рассаживать полукругом маленьких удлиненных поросят. Поросята визжали и хрюкали, но сидели смирно, и вид имели преважный. Иннокентий тихо шалел. На тридцать шестом поросенке он попытался спрятаться за печкой, но только перепачкался в побелке. Тем временем сверху спустилось еще шесть поросят, и поток иссяк. "Равняйсь!" - рявкнул Кто-то. В наступившей тишине Иннокентий гулко свалился на пол. Спустилась ночь.

- Вставай! Ну проснись же ты, лежебока!
Иннокентия тряс за плечо поросенок с синим штампом "36 и 6" на тощем боку. Потрескивала, остывая, печь.
- Вставай! Построение закончилось, и ты теперь тридцать шестой и седьмой поросенок в нашем летучем отряде.
- Каком отряде? - простонал наш герой.
- Отряде Свинечисти под рукоприкладством нашего дорогого Дедушки. Он - Старый Борец. И хорошо знает свое дело, чтобы там не говорила Эта Дура Бабушка. Наш Дедушка борется что надо, хотя (поросенок перешел на шепот) хотя и бывает чересчур анахрюничен порой. Особенно что касается построений, сам увидишь. Но ничего, ты привыкнешь, я уверен!
Иннокентий слабо всрюкнул, но возражать пока не стал. Только спросил осторожно:
- А за что вы боретесь-то?
Тридцать шестой и шестой поросенок приосанился.
- Мы боремся за тотальное освинение всего Леса до Края Света включительно! Но на самом деле (тут он снова перешел на шепот) на самом деле мы боремся главным образом с Бабушкой.
Тут поросенок пришел в крайнее возбуждение, и сбивчиво захрюкал в попытке объяснить Иннокентию ситуацию. Бедный новообращенный никак не меньше ста раз услышал, как прекрасен, несмотря на свой "анахрюнизм", Наш Дедушка, и какая, в сущности, Дура эта Бабушка. "А мои бабушка с дедушкой сейчас, наверное, тесто месят, Колобка для Лисы делают, - думал он с тоской, - а здесь не дедушка, а какое-то безобразие форменное..." При мысли о безобразии он вспомнил белок, и тут в голову ему неожиданно пришла конструктивная идея. Выждав, когда в безудержном хрюке собеседника образуется пауза, он спросил:
- А с белками вы не боретесь?
Оштампованный поросенок споткнулся посреди сложносочиненного панегирика Дедушке, смешался, и неуверенно произнес:
- Белок? Ну... собственно... а что, белок? почему бы и нет... можно и белок... побороть.
- Не боретесь, значит, - с сожалением подвел итог Иннокентий, - зря. С белками надо бороться. Они - как бы это поточнее выразится? - нечисты на руку.
- Уж не в сговоре ли они с Бабушкой? - тревожно спросил местный поросенок.
- Безусловно. - Иннокентий уже воочию видел стаи поверженных белок, просящих пощады у его ног. Но реакция поросенка окончательно сбила его с толку. Штампованый бедняга побелел, вскричал "Бежим! Они уже здесь!" и поспешно раздул угли, после чего сам бросился в печку, увлекая за собой своего нового товарища. Не прошло и десяти секунд, как в трубе снова гудело пламя, а два поросенка отчаянно брыкались, пытаясь протиснуться наверх. Однако почти сразу их остановила табличка, темневшая на фоне призывно мерцавшего звездного неба:

Поросенок в ужасе воздел лапки. "Что же МЫ наделали! Забыли открыть вьюшку! Теперь Лес на перерыве до следующего построения!" Иннокентий осторожно повернулся в трубе с боку на бок. Хотя внизу шумело и стреляло березовое пламя, особых неудобств он не испытывал. "А как мы..." - начал было он. "Ты что, не видишь? Это же вьюшка! Теперь Лес на перерыве, и туда никому не попать, даже Дедушке... Что же МЫ наделали!!!" - поросенок вновь завелся. "Но ведь мы же видим звезды, - возразил Иннокентий, - давай просто протиснемся под эту табличку, да и вылетим в трубу!" Но поросенок его, похоже, уже не слышал.
Хуже всего было то, что в трубе и так тесно, а уж протиснуться между угловатой табличкой и размахивающим в безудержном горе лапками поросенком было совершенно нереально. Иннокентий покипятился с минуту, плюнул, и спустился обратно. В печке по-прежнему трещали и постреливали дрова. В коридоре стая рыжих белок терроризировала съежившегося Дедушку. Дедушка сидел в углу, прикрывая копытами морду, и только причитал: "Откель вы тут на мою голову, окаянные?.. Кто же вас только выдумал?" Тратить время на выяснение, откуда здесь, в самом деле, взялись белки, Иннокентий не стал и двинул прямиком к выходу.
Снаружи была звездная ночь, и простиралась она от дверей аж до конца белеющих в темноте ступенек. Далее ничего видно не было, да и видеть, по видимому, было нечего. Иннокентий вспомнил про перерыв и невольно всхрюкнул. "Идти назад? Ислючено! Вперед? Некуда... Значит, придется здесь ждать, на ступеньках..." В глубине души он в общем-то понимал, что белкам не понадобится выходить на это крыльцо, когда они решат наконец исчезнуть. И уж совершенно ясно было, что никто не придет сюда звать его на следующее построение. Так он и пристроился, головой на половичке ("точно бомж какой..."), и лежал там, не засыпая, до самого полдня, когда в избушке пропел горн, созывая поросят в горенку, а Лес - к ступенькам.